Сергей Фокин: "Мессианская идея историка науки – воскресить людей"

Иван Толстой: Учителя – духовные гуру, интеллектуальные лидеры, культурные наставники. Люди, сделавшие нас. Сегодня о своих учителях рассказывает биолог Сергей Фокин.

Мессианская идея историка науки Сергея Фокина. Доктор биологических наук рассказывает о судьбах ученых-зоологов в эмиграции.

Дождь прошел. Сверкнуло солнце.

Блюдца волн бегут на запад,

И в душе (на дне колодца) трепыхается звезда.

Листья медленно кружатся, опускаяся на донце

Опрокинутого неба, нынче, завтра и всегда...

Где-то знаки Зодиака, долгие минуты детства.

Краткие мгновения счастья – нас связующая нить.

Как во сне растут деревья. Ккак в кино – стареют люди.

Это – было, это – будет. Этому – уже быть.

Вот и всё? Мы не согласны!

Только кто нас, право, спросит...

И течением уносит с горизонта облака.

Память наметает дюны, засыпая струны сосен

Красным, голубым и желтым – слоем плотного песка.

Это стихи Фокина. Сергей Иванович – выпускник Ленинградского университета, доктор наук, автор восьми книг по истории науки, семидесяти статей и бесчисленного множества различных публикаций. По специальности он протестолог, но вот уже четверть века занимается жизненными историями зоологов – эмигрантов первой волны. Помимо писания стихов Сергей Иванович прекрасно рисует. На его странице в интернете воспроизведены его зарисовки Беломорья, где он многие годы провел на биологической станции.

Сергей Фокин. Белая ночь на острове, 1984

Мы записали нашу беседу во время недавнего визита Сергея Фокина в Прагу по случаю выхода его книги "Жили-были. Очерки о русских зоологах-эмигрантах первой волны".

Есть люди, которые утверждают, что у них был целый полк учителей, что их учило всё в жизни, к чему они ни прикасались. А есть такие, которые говорят: "Нет, я рос как-то сам, как былинка в поле. Я даже не могу назвать реальных своих учителей”.

А вы относитесь к какой категории?

Сергей Фокин: Затрудняюсь сразу ответить на этот вопрос, я бы расположил себя где-то в промежутке, потому что, с одной стороны, я готов согласиться, что реальных учителей было не так и много, по крайней мере тех, которых я могу рассматривать как реальных учителей. Но было очень много того, что я запомнил с детства, и того, что, можно считать, учило меня каким-то отношениям с окружающим миром или просто давало моменты радости, поэтому запомнилось. Поэтому учителя были и было какое-то общее окружение, которое так или иначе меня адаптировало к жизни и, стало быть, чему-то учило.

Иван Толстой: А если начать аб ово, то есть просто с семьи, с родителей? В какой семье вы родились? Кто были ваши родители?

Сергей Фокин: Родители мои, оба, к сожалению, уже умершие достаточно давно, были из разных социальных групп. Отец родился в 1922 году, мать в 1923-м. Мать происходила из семьи крестьянской, хотя они уже жили в городе, но фактически в первом поколении, а вся родня жила недалеко от Тулы, на хуторе Большие Байдики. Это совсем недалеко от Тулы, примерно 20 минут на электричке.

Отец происходил из донских казаков и, наверное, там бы и остался, но наступил тридцать третий год, есть было нечего. И они оттуда уехали – сначала дед, который, видимо, имел какие-то связи в Туле и поэтому оказался там, кончил там школу шоферов и потом выписал свое семейство в Тулу, вот как раз в тридцать третьем году По крайней мере, я отчетливо помню рассказ бабушки, что она первый раз увидела поезд. До этого они никогда даже до станции железнодорожной не доезжали из своего хутора Большой Лычак. Это недалеко от Хопра.

А потом родители пошли там в школу, они учились в одном классе, знали друг друга фактически с начальной школы и вместе кончали школу, но это был 1941 год. Они оба были медалистами, хотя тогда медалей никаких не вручали, но они могли произвольно выбирать вуз, куда они хотели поступать, без экзаменов. И отец выбрал военно-строительное училище в Ленинграде. А мать сначала поступила в педагогический в Тульский. Ну, соответственно, отец уехал, уже по дороге их бомбили. В Ленинграде он оказался в конце августа. И, соответственно, он сразу попал фактически на фронт, хотя это еще не был реальный фронт.

Иван Толстой: То есть он не успел даже и начать занятия в университете?

Сергей Фокин: Нет, не успел. Они приехали в училище, их сразу поставили на казарменное положение. И более того, они должны были попасть в знаменитый, печально знаменитый Стрельницкий десант. Это осень 41-го года. Там погибли все, по-моему, два или три человека ранеными попали в плен. Но не нашли их взводного, и поэтому пошел другой взвод, а не их. И в результате они в конце ноября по Дороге жизни выходили. Соответственно, отморозил ноги, потому что выходили в пешем строю. И где-то полгода он был по госпиталям и в конце 42-го года кончил школу морской пехоты, но в бравые морские пехотинцы не попал, а попал в строительно-саперную часть, которая занималась в основном наведением мостов. То есть в 43-м году Ленинградский фронт, Второй Прибалтийский – и кончил войну за Ригой.

А потом они почти случайно встретились в Ленинграде опять, потому что, естественно, он училище не кончил и вернулся продолжать учебу, а мать проделала достаточно длительное путешествие, сначала из Тулы на Урал, поскольку дед работал на оружейном заводе, их с заводом из Тулы эвакуировали, они развертывали производство на Урале и никаких контактов не было с семьей, эта семья не знала, где он находится.

Они поехали сначала с дядей в Казахстан, потом все-таки узнали, где находится дед. Приехали к деду, и оттуда какая-то из однокурсниц, одноклассниц сказала, что она едет в Алма-Ату поступать в Ленинградский железнодорожный институт. Ну и мать поехала в Алма-Ату, поступила в этот железнодорожный институт и уже с институтом в 44-м году приехала в Ленинград. До этого она в Ленинграде никогда не была.

Иван Толстой: А отец с матерью во время войны не переписывались?

Сергей Фокин: Как ни странно, либо совсем не переписывались, либо очень мало. У них был достаточно тесный кружок, дружеский кружок в классе, и у нее было несколько, ну, не кавалеров, но, по крайней мере, ребят, с которыми она всю войну переписывалась. Но с отцом, по-моему, нет. Проверить невозможно, потому что после войны они снимали долгое время даже не комнаты, а углы. И в одном из таких углов нечем было растапливать печку, и она сожгла все письма.

Иван Толстой: Когда родились вы? Это уже произошло в Ленинграде, правда?

Сергей Фокин: Это произошло не в Ленинграде, это произошло в Туле. Но хотя это чистая случайность, потому что мать по естественным, видимо, обстоятельствам считала, что лучше рожать детей под присмотром своих родителей. Она ездила рожать и моего старшего брата (мой брат старше меня на пять лет), и меня в Тулу. Потом вернулись вместе с мамой в Ленинград.

Иван Толстой: Какого вы года рождения?

Сергей Фокин: 1952-го. И вернулся в Ленинград уже вместе с матерью и всю жизнь жил в Ленинграде, не считая того, что 20 лет в основном жил за границей, работая там.

Иван Толстой: Можете ли вы сказать, что ваши родители в какой-то степени оказались вашими учителями?

Родители – В. И. и И. М. Фокины, 1963

Сергей Фокин: Ну, в какой-то степени очевидно, поскольку я рос в семье и так или иначе ближайшие родственники оказывали на мое развитие свое влияние, но вот как-то мне больше запомнились бабушки и дедушки. То есть с ними я хотя и проводил в год, может быть, полтора месяца или два, но особенно родители со стороны матери мне запомнились и в какой-то степени повлияли на мое развитие, поскольку они были достаточно интересными для меня людьми, притом что бабушка кончила церковно-приходскую школу, но я ее всегда считал вполне интеллигентной женщиной. Никакого образования, но вот всё взаимодействие с окружающим миром, как я его представлял, соответствовало тем стандартам, которые можно было бы ожидать от интеллигентки: широкий кругозор, всегда доброжелательное отношение к окружающим и возможность принятия чужого мнения не в штыки, а именно с позиции того, что это могло значить и как это можно интегрировать в собственную жизнь.

Иван Толстой: Что определило вашу биологическую стезю? Чьё влияние?

Сергей Фокин: Вот тут я затрудняюсь сказать и, может быть, даже готов сказать, что ничье. Потому что никаких биологов у меня ни в ближайшем, ни в дальнем окружении не было. Но я с раннего детства любил наблюдать живую природу. И со временем это стало очевидным звонком, что меня это интересует больше всего. В пятом классе я узнал, что существует зоологический кружок при Зоологическом институте и Зоологическом музее на Стрелке Васильевского острова, отправился туда и провел там очень плодотворное время фактически до окончания школы. Ну, немножко меньше – года три. Потом его разогнали, но это известная история – для узкого круга, конечно.

Потом меня передал мой руководитель, который тоже, кстати, сыграл роль учителя, Евгений Александрович Нинбург. Он успел воспитать несколько поколений людей, которые потом пошли в биологию.

Иван Толстой: А почему кружок разогнали? Это секрет?

Сергей Фокин: Нет, это не секрет, хотя долгое время я не знал причину, поскольку когда кружок закрылся, просто он тех, кто хотел продолжать этим заниматься, отвел в университет на кафедру зоологии беспозвоночных, поскольку он сам был выпускник этой кафедры, и там тоже был некий детский кружок, не такой специально углубленный, как было в ЗИНе, но тем не менее вполне дающий представление о том, что такое есть биология и зоология в частности. А дело было в том, что Евгений Александрович кончил университет в 1961 году. Была какая-то компания если не диссидентская, то читающая всякую литературу доступную и малодоступную, и кто-то где-то там проштрафился. И выяснилось, что он знал, но не донес. Этого было достаточно, чтобы его отлучили сначала от детей, а потом вообще уволили из ЗИНа. Хотя он занимал там экскурсионное место, то есть водил экскурсии, поэтому никакой карьерного роста там не предполагалось. Но тем не менее вот он перешел сначала во Дворец пионеров, но не центральный, а Кировского района. И, собственно, эта вот его стезя общения с детьми на почве биологии, она продолжалась очень долго.

Сергей Фокин – десятиклассник, 1969

Он основал, по-моему, даже до сих пор продолжающуюся традицию Беломорских детских экспедиций на базе экологического подхода. То есть они до сих пор туда ездят, делают какую-то даже вполне научную работу, тем более что есть огромный материал за 40, может быть, уже 50 лет. Они работают примерно на тех же местах, где когда-то начинал Евгений Александрович со своими первыми ребятами еще как раз из ЗИНа.

Я не был там самым старшим, но формально я бы мог участвовать во второй Беломорской экспедиции, хотя в нее не попал.

Иван Толстой: А университет? Всегда есть две точки зрения на университетские годы. Университет учит только того, кто хочет учиться. Пассивное получение знаний ни к чему не ведет. Ты должен сам грызть этот гранит, должен быть активным. Если ты любишь учиться, ты выучишься. И, в общем, не очень важно, где ты учишься, если в тебе есть вот этот мотор и он все время включен и в тебе есть ярость познания и влюбленность в твою сферу.

А что представлял тогда Ленинградский университет, биологический факультет и ваша кафедра, где вы учились? Можно ли считать, что там тоже были ваши учителя?

Сергей Фокин: Безусловно, можно, и даже я бы сказал, что там был ряд учителей, давших оснований этой группе, которая, безусловно, влияла на всех обучавшихся на кафедре, это было заложено еще за одно поколение вглубь. То есть кафедра, по крайней мере в таком виде, который мы застали, – это раньше был зоотомический кабинет. Там такое смешное разделение – собственно кафедра зоологии позвоночных и зоотомический, который потом плавно перешел в кафедру зоологии беспозвоночных. В советское время основание этому кабинету положил, по крайней мере, очень сильно развил его не только в смысле науки, но и в смысле общения коллектива Валентин Александрович Догель, очень известный зоолог, еще в дореволюционное время он стал профессором, в 1913 году. И наши прямые учителя были прямые ученики его. И вот этот догелевский дух, он, в общем, до нас точно дошел. Это было какое-то всегда глубокое отношение к тому, кто там учится. То есть не было такого, что вот есть профессора и есть студенты, которые совершенно друг с другом не пересекаются. Хотя со временем это, конечно, немножко нивелировалось.

И это был очень хороший коллектив, где все относились друг к другу с такими настоящими установками интеллигентных людей.

Сергей Фокин после первого курса университета, 1971

Иван Толстой: Как было с генетикой в те годы? Что переживала биологическая наука и биологическая педагогика тогда? Какие были степени свободы в этом плане?

Сергей Фокин: Ну, в наше время уже степень свободы была достаточно широкая, потому что первый учебник генетики после известной лысенковщины был написан Лобашовым в 1964 году, а я поступил в 70-м. Так что тогда уже в этом смысле всё было нормально. Хотя я помню в ЗИНовском кружке примерно в 63-м году к нам из университета, а может быть, даже из института привезли фильм “Деление клетки”. Всего лишь. И это был, так сказать, почти подпольный показ. Ну, понятно, что уже времена были не такие драконовские, но, по крайней мере, как-то это было не то, чтобы нас предупреждали, чтобы мы об этом не говорили, но это было узкий круг людей, которые пришли, посмотрели и убедились, действительно, что генетика существует, потому что деление клетки – это наглядная иллюстрация того, что происходит при наследовании признаков в любом живом организме.

Иван Толстой: А чей был фильм? Отечественный, советский?

Сергей Фокин: Я думаю, что советский, но, признаться, не знаю. Кто-то нам давал какие-то пояснения. В качестве такого человека тогда фигурировал тоже выпускник нашей кафедры – Андрей Александрович Добровольский, который в теперешнем поколении считается абсолютным мэтром и учителем поколений и поколений выпускников нашей кафедры.

Иван Толстой: Догель – это одна фигура. А кто еще?

Сергей Фокин: Конечно, наш прямой учитель и заведующий кафедры при мне Юрий Иванович Полянский. Он был безусловно блестящим преподавателем, лектором, человеком, знавшим почти обо всех опытах, об инновациях, об открытиях, о которых он говорил на лекциях. У него часто были отвлечения: он начинает тему, а потом говорит: а я его встретил тогда, он мне говорил то-то. То есть как бы ничего существенного, но это так украшало лекцию, что просто лучше запоминалось то, что он говорил непосредственно по зоологии беспозвоночных. При этом, я повторяю, он очень хорошо говорил, несмотря на легкую картавость, которая даже скорее оттеняла его речь. И, безусловно, всеми признавался одним из лучших лекторов.

К слову сказать, не знаю, существует ли эта традиция до сих пор, всегда была традиционная вступительная лекция для первого курса, которую читал какой-то заслуженный профессор. И всегда это был сначала Догель, а потом Полянский.

Иван Толстой: Атмосфера учебного процесса в университете. Семидесятые годы со всеми их проблемами, но есть же академические рамки, академическое сообщество, и там живут немножко по своим правилам. Как вам вспоминаются те годы? Что это? Либеральная атмосфера, какая-то запуганность, может быть фронда? Какие краски присутствовали?

Сергей Фокин: Вероятно, разные, но именно мой опыт был достаточно ровный. Говоря о взаимоотношениях преподавателей и студентов, они, по-моему, были достаточно дружелюбные везде, а на нашей кафедре всё-таки особенно, потому что, повторяю, догелевская школа отношений между сотрудниками и студентами, это всегда был единый коллектив. И Догель, видимо, настолько глубоко, хотя и ненавязчиво, заложил эту традицию, что она существовала еще как минимум полтора-два поколения после него.

Сергей Фокин. Вид части комнаты на филиале Кафедры зоологии беспозвоночных, Белое море, 1984

Иван Толстой: А среди студентов были такие яркие личности, которые могли влиять, и вы в чем-то хотели на них походить, чему-то у них научиться в вашем поколении?

Сергей Фокин: Нет, пожалуй, нет. У нас было достаточно много интересных студентов. Например, в группе, в которой я учился на кафедре, было семь человек, из них кто только не вышел. Упертых биологов, может быть, осталось всего двое. Известный в свое время, он, к сожалению, уже умер, – Борис Йоффе – очень способный и глубокий и биолог, и интересный человек.

Иван Толстой: Не тот, который уехал в Германию?

Сергей Фокин: Да, да, да, именно он, Боб Йоффе, тот самый. А остальные – один стал литератором, писателем, даже, может быть, не таким и плохим, хотя я не очень люблю его стиль, – Саша Волков. Он кончил литинститут, всё, так сказать, вполне профессионально.

Одна девочка вышла замуж в Италию, и не знаю, что там осталось от биологии. Вторая работала в ЦИНе, достаточно успешно. К сожалению, тоже уже умерла, 9 лет назад. А другая наша однокурсница стала работать в экспериментальной медицине, а другой наш однокурсник, кончив зоологию беспозвоночных, стал микологом, то есть занимался грибами. Тоже очень успешно, он доктор наук, в Ботаническом институте работает.

Такой спектр достаточно широкий, ответвившийся от зоологов-беспозвоночников. Да, и еще один наш однокурсник, он, правда, кончал на год позже, стал детским психологом.

Иван Толстой: А заграничные идеи? Биология же во всем мире развивалась, и 70-е годы – это время бурного развития, освоения новых территорий. Как заграничные идеи проникали и проникали ли через иностранные журналы, которые выписывала, не знаю, университетская Горьковская библиотека (в конце коридора), или приезжали какие-то лектора, выступали? Как это все происходило?

Сергей Фокин на Беломорской биологической станции, 1979

Сергей Фокин: Ну, в семидесятые годе я не помню, чтобы приезжали какие-то иностранные лектора. По-моему, этого не было совсем. Ну, по крайней мере, я этого не запомнил. Ну, может быть, в самом конце, хотя вряд ли. Ну, естественно, периодика была, в основном, правда, не в Горьковке, а в БАНе. В БАН ходили регулярно. Ну, тут трудно судить о общем состоянии дел, потому что тогда был как раз уже момент перелома в сторону генетики, и там уже начинались какие-то молекулярно-биологические игрищи, но это было вдалеке от нас, потому что зоология беспозвоночных – такая классическая дисциплина, где все было заложено классической немецкой школой в конце XIX века. Кстати, это прямая связь между школой очень знаменитого зоолога Отто Бючли в Гейдельберге и нашим департаментом, нашей кафедрой, потому что заведующий кафедрой до Догеля был выпускник Гейдельбергского университета Шевяков. И он был прямым и лучшим учеником Бючли. И многие вещи, которым он был свидетелем и которым он следовал в Германии, он интродуцировал на нашей кафедре. То есть на самом деле при нем кафедра абсолютно преобразилась и приобрела черты классического в лучших своих традициях немецкого заведения, где изучают зоологию.

Иван Толстой: Мой вопрос был связан вот с чем. Я хотел подвести к следующему тем самым вопросу. Когда рухнул Советский Союз и наступили новые времена и не стало границ, особенно научных, в этом плане оказались ли советские ученые на достаточном уровне подготовленности, чтобы объединиться с мировой наукой? Вот поэтому мой вопрос был о журналах и о заезжих лекторах.

Сергей Фокин: Понятно. Ну, я должен сказать, что опять-таки, ориентируясь на вполне классическое, может быть, даже отчасти естественнонаучное образование на нашей кафедре, оно, безусловно, было на очень хорошем уровне. Опять-таки планка была заложена еще Валентином Александровичем Догелем, потому что одним из главных курсов для студентов начинающих работать на кафедре был так называемый большой практикум, где ты должен был познакомиться со всеми основными группами, изучить их самостоятельно, используя литературу, и уметь и их изучать экспериментально, используя целый набор методов вполне классических, но которые надо было каждому освоить. Не столько методы, сколько общее знание предмета нам было преподано там удачно, глубоко.

Когда появилась возможность работать на Западе, оказалось, что мы вполне востребованы, потому что мы знаем вещи, которые на Западе уже никто не изучает в университетах. Система грантов, она, естественным образом, это быстро порезала, и они прекрасно ориентировались в узкой области. Скажем, где найти животное, как его культивировать, чем его кормить. И всё это – элементарная для нас кухня – там уже было малодоступно. И в этом смысле образование биологическое в СССР было комплексным и, по крайней мере, в Ленинградском университете на очень хорошем уровне.

Ну, исключая конечно, некоторые направления, например, была кафедра дарвинизма, которую мы называли между собой агаизмом, поскольку заведующим там был Агаев. Его изложение дарвинизма было, так сказать, журнал “Крокодил”. Это, кстати говоря, мне потом аукнулось, потому что, когда я попал в Италию именно как постоянный преподаватель, оказалось, что мне надо преподавать эволюцию. И мне надо было начинать просто с нуля, потому что все, что нам читалось в ЛГУ, было совершенно не про то. Ну, не говоря о том, что, конечно, за 20 лет наука сильно шагнула, особенно в этой области.

Иван Толстой: Как начался ваш путь в Европу? Почему вы решили туда поехать? Я понимаю, что в Европу поехать всегда, наверное, приятно, особенно после долгих лет при закрытых границах. И все-таки ваш выбор был как научно определен и мотивирован?

Сергей Фокин: Мой выбор был мотивирован двояко. Когда в каком-то 1986 примерно году мы получили аванс 25 рублей пятирублевыми монетками, точно как Буратино, я понял, что надо что-то делать, потому что совершенно невозможно так дальше существовать. А к тому времени я уже работал по определенной тематике, связанной с симбиозом, и у меня было несколько заграничных коллег, с которыми мы переписывались, в Германии и в Японии. И я им тут же написал, что вот мы делаем примерно одно и то же дело, и хотелось бы совместное творчество продолжать, и не могли бы они меня пригласить для этого к себе.

Японец откликнулся примерно лет через пять, хотя мы с ним постоянно переписывались, а немец пригласил меня буквально через три или четыре месяца.

Сергей Фокин. Задняя обложка книги "Жили-были"

Иван Толстой: Стала ли Европа для вас какой-то учительницей? И если да, то в каком плане? Чему она вас выучила?

Сергей Фокин: Пожалуй, затруднюсь ответить, что она меня действительно чему-то выучила. Приучила, может быть, это да. Поскольку, естественно, работать в современной лаборатории – это тоже постоянная учеба. Но учеба скорее технического свойства. Поскольку все методики, которые тогда уже в Европе существовали, у нас либо только начинались, либо даже еще не начинались. И поэтому в этом смысле надо было все время учиться, чтобы быть на уровне. И это был хороший стимул для того, чтобы контактировать с людьми.

Надо сказать, что, по крайней мере, в тех местах, где мне приходилось работать в Германии, всегда была группа очень профессионально активных, а главное – состоявшихся ученых, которые с удовольствием учили тому, что они знали, – всех тех, кто хотел этому учиться.

Кроме того, как это сначала, может быть, было неочевидно, особенно памятуя Германию как бывшего противника, все были очень доброжелательны, может быть, даже излишне доброжелательны – именно потому, что я был из Советского Союза. Вплоть до того, что первые разы, когда я приехал в Германию, это было сразу после объединения Германии, 1990 год, и, естественно, предполагал, что на какие-то там небольшие дойчмарки я что-то смогу привезти домой. И это в основном, конечно, были лекарства, сладости, какие-то подарки для семьи. И когда я пришел покупать лекарства в аптеку в Мюнстере и аптекарь узнал, что я из Ленинграда, он дал мне всё бесплатно. Я ничего такого сверхдорогого и не собирался покупать, но тем не менее вот это было отношение, с которым я сталкивался почти постоянно.

Иван Толстой: Вы много лет проработали на биологической станции под Неаполем, правда?

Сергей Фокин: Я не работал там, но я там постоянно бывал как исследователь истории. Там я уже переключился к тому времени отчасти на свое постоянное хобби – историю науки. И попал туда именно для того, чтобы изучить присутствие русских ученых на Неаполитанской станции, которая была очень мощная и связанная почти что родственными узами, поскольку и первый основатель этой станции был женат на русской, и его сын, который наследовал станцию, тоже женился на русской, и поэтому русских там привечали, может быть, немножко более, чем других. Тем более что туда ездили, конечно, блестящие ученые, которые делали там хорошие исследования и для России, и для Неаполя.

Там была специальная программа изучения Неаполитанского залива, которая в результате кончилась серией очень фундаментальных работ. Боюсь соврать, но порядка 50 томов было выпущено. Несколько из них были подготовлены русскими.

Сергей Фокин и Йоко Оно, Берново, 2008

Иван Толстой: Теперь вы уже не наезжаете в Европу, а постоянно живете. Где и чем вы сейчас занимаетесь?

Сергей Фокин: Сейчас я переехал из Пизы, где я работал почти 17 лет. Сначала на грантовской системе 4 года, а потом меня пригласили там преподавать уже как ассистента профессора. Но там, как, собственно, и в Германии, да, может быть, почти везде на Западе, очень строгие порядки по части возраста. И, даже будучи по местным понятиям профессором, после 70 лет меня там никто уже не держал. И более того, оставаться никаких реальных возможностей не было. Хотя фактически я все-таки проработал 71 год.

И когда выяснилось, что надо либо куда-то переходить, либо перепрофилировать свою активность, я понял, что у меня есть такой запасной аэродром – история науки, который можно более-менее делать в своей комнате, не связанной с лабораторией. Я решил, что я перееду в Латвию, где у моей дочери есть дом, она его построила по собственному проекту, на свои деньги, и где они бывают семейством только время от времени. И я переехал туда и живу в этом доме.

Иван Толстой: В каких это краях?

Сергей Фокин: Это Юрмала. Так что место самое известное, более того, очень русское, поэтому там значительно в меньшей степени ты связан языковым барьером, поскольку латышский мне точно не выучить, я итальянский-то толком не выучил. Но там все говорят по-русски – и надо сказать, что не кривятся, когда ты в магазине или там даже у врача начинаешь говорить по-русски. Хотя молодое поколение, конечно, по-русски не говорит, и с ними надо по-английски.

Иван Толстой: Какие ваши книжные новинки, проекты, чем вы заняты и что выйдет в ближайшее время?

Сергей Фокин. Жили-были. Прага, Русская традиция, 2024. Обложка

Сергей Фокин: Только что вышла книжка в издательстве "Русская традиция" в Праге, посвященная как раз основной из моих тем в рамках истории науки, поскольку, в принципе, я скорее занимаюсь биографикой. Назыввается "Жили-были. Очерки о русских зоологах-эмигрантах первой волны". Меня интересуют жизненные истории ученых, но не как ученых, а как личностей, как людей. Я обнаружил, что достаточно много выпускников нашей кафедры воленс-ноленс эмигрировали после революции, правильнее сказать, после переворота 17-го года. И их жизненные истории во многом никем не не написаны.

Это такая отчасти мессианская идея, что я могу воскресить людей, она меня очень инспирировала на то, чтобы заняться этой тематикой. Я ей занимался достаточно успешно, сейчас уже почти четверть века.

Ну, и вот один из продуктов, не единственный, но последний, – это книжка “Жили-были”. Написаны очерки почти целиком на материалах выпускников нашей кафедры, которые были во Франции, в Чехии, в Сербии, в Штатах. Вот это круг моих героев.

Иван Толстой: Среди других героев книги "Жили-были" – Юлий Вагнер, Сергей Метальников, Константин Давыдов, Александр Филипченко, Виктор Шиц, Борис Уваров, Дмитрий Бородин, Борис Соколов и Сесиль Гоар.